— Спасибо, парень! Держи, — достал из кармана какую-то мелочь и протянул заулыбавшемуся от удовольствия мальчику. — И вот что! Вызови мне, пожалуйста, такси и передай госпоже Виктории, что я приеду прямо к ее выступлению. Вперед!
Жаннет сидела перед зеркалом в маленьком кабинетике, превращенном специально для нее в персональную гримерку. Ну, как же иначе? Она же теперь дива! Ей ли сидеть вместе со всеми в общей гримерной?!
"Судьба…" — она улыбнулась отражению в зеркале, накладывая "боевую раскраску" — концертный грим, словно закрашивая одно изображение другим.
"Лицо мое, значит, это я!"
Но на самом деле ничего это не значило. Похожа на Таню, но не Таня. Возможно, Жаннет Буссе, но та, — французская комсомолка и советская разведчица, а эта…
"Виктория Фар".
Что-то томило с утра, невнятное как осеннее нездоровье. Тянуло сердце и проступало накатывающими слезами в уголках глаз, хотя с чего бы, казалось?! Все ведь замечательно, не правда ли, дамы и господа? Молода, красива…
"Ведь красива?"
Да, да, — сразу же согласилось зеркало. — Ты красива, спору нет…
Красива, успешна…
"Дива!"
Дива, — не стало спорить зеркало.
"А скоро еще фильм выйдет…" — ну, да, еще и фильм.
Последние два месяца запомнились непроходящей усталостью и гонкой за…
"За синей птицей…"
Репетиции, переезды, репетиции и выступления. Сначала в маленьких ресторанчиках — эксклюзив, так сказать — и второстепенных кабаре, но очень скоро уже на первых площадках Парижа. И… и снова репетиции. Приглашения на рауты в качестве исполнительницы и… да, завязывание знакомств с "интересными" людьми. И шифрование материалов от Олега и других источников, ну это хоть на Виктора удалось свалить. И встреча с курьерами из Москвы — та еще нервотрепка, правда и это теперь проще — просто поклонник, просто пришел цветы вручить. Нужно только заранее в газетах дать объявление о месте и времени выступлений.
Жизнь хотя и суетно-насыщенная, но довольно однообразная. Даже приметы быта и бытовые заботы — какие-то серые, нерадостные, несмотря на обилие красок. Сшить новое платье, сделать прическу, купить нужную косметику… И, разумеется, выступить, исполнив сколько-то песен, выпить, расточая улыбки, в кругу поклонников, и в койку, даже если "койка" — шикарное ложе в дорогой гостинице. Но что ей, уставшей и вымотанной, до той койки, если не помнит даже, как падает в нее ночью и с трудом продирает глаза утром? Что ей до всей этой роскоши, если в белых ли, черных ли простынях она спит одна? Или почти одна… А еще фильм, гонка съемок, студия звукозаписи… Ну хотя бы график выступлений, наконец, установился — до смерти надоели импровизации! — и бухгалтерий заниматься не надо. Антрепренер подписал контракт — неожиданно щедрый, невероятно щедрый, если иметь в виду, что она пока считай никто, но… видимо, антрепренер понял намеки Федорчука.
"Пока никто… Или уже кто-то?"
Кто-то… — зеркало не обманывает. Уже кое-кто, и зовут ее Виктория Фар.
"Так-то, голуби мои!"
Не Пугачева и не Ротару, но та, которой обещано будущее немереной крутости.
"Или пуля в затылок…"
Ну, что ж могло — может — случиться и так. Но по внутреннему ощущению это достойней жалкого прозябания в Аргентине или Чили.
"Не нужен нам берег турецкий… И Мексика нам не нужна! А если за дело, то и пуля не дура!"
От мрачных мыслей ее отвлек стук в дверь.
— Да! — раздраженно бросила Таня, знавшая, впрочем, что "чужие здесь не ходят". — Ну!
Но это были свои.
Скрипнула, раскрываясь, дверь, и в "кабинет" вошел Виктор.
— Опять не в духе? — с какой-то странной интонацией спросил месье Руа. — А тебе, между прочим, цветы.
"Цветы… Скоро аллергия от них начнется!"
— От кого? — не оборачиваясь, спросила она, припудривая между тем носик. — Записка есть?
— Нет, — ответил Виктор и протянул ей сзади, через плечо, веточку сирени.
— Сирень? — удивилась Таня. — Студентик какой-нибудь? — спросила, не потрудившись даже взять у Виктора цветок.
— В Париже она уж две недели как отцвела, — скучным, "лекторским" голосом сообщил Федорчук, продолжая держать букетик над ее плечом. — Самолетом из Стокгольма… пришлось в Вильнев-Орли съездить…
— Вот как? — что-то в его тоне насторожило, но она не успела еще переключиться с собственных мыслей на новые "вызовы эпохи". — И от кого же?
— Баст, — коротко ответил Виктор, вкладывая веточку в руку Татьяны.
— На самолет деньги нашлись, а на розы… — начала, было, она, и разом побледнев, уронила веточку на трюмо, схватилась за горло, останавливая рвущийся вскрик.
— Что с тобой? Плохо? — Виктор метнулся к графину с водой, налил полстакана и поднес Татьяне. — Попей. Сейчас за доктором пошлю…
— Да, что с тобой! — снова спросил он, заглянув в глаза Татьяне, уже настолько блестящие, что в уголках накопилась влага и сорвалась двумя слезами.
— Жаннет! Что?.. — Виктор задергался, не понимая что происходит, но видел — дело плохо.
А ей, и в самом деле, было плохо.
— Ддд-еннь… р-рож-жденния… — выдавила она из себя, отпуская на волю слезы и боль.
— Что? У кого? — не понял Виктор.
— Мне… сегодня… "там"… сорок…
… Мама… сирень… Двадцать восьмое мая…
"Олег вспомнил… Я сама замоталась… и Жаннет…"
А слезы текли и текли…
Пожалуй, вряд ли найдётся на свете занятие проще, — если уж втемяшится в башку такая блажь, — чем наводить порядок в безлюдном хозяйстве, ранее тебе не принадлежавшем. Не связывают условности и традиции. Никто не стоит за плечом и не сопит укоризненно, подразумевая, что "при старом хозяине" было лучше. Нет вечного как полусуточные приливы Фёрт-о-Форта стариковского шёпота за спиной — "по миру пойдём с новыми порядками. Не та нынче молодёжь, да и что с него, англичанина, взять?!"