"Бог мой! — поняла вдруг Татьяна, наблюдая за Федорчуком из глубины глаз "Жаннет". — Он же опять забыл сколько мне лет!".
И мысль эта, как ни странно, сначала заставила ее "покраснеть", но не внешне, разумеется, а где-то там, внутри себя, где она виртуозно прятала теперь от окружающего мира все, что этому миру знать о ней не полагалось. Итак, Татьяна подумала, затем "покраснела" и смутилась, заметила свое смущение, и не на шутку разозлилась. А злость это такое скверное чувство, что даже когда злишься на себя, выливаешь ее на кого-нибудь, кто первым подставится. Здесь и сейчас, впрочем, и выбирать было не из кого.
— Между прочим, меня учили классическому "бельканто", — гордо, и, с точки зрения Виктора, несколько комично, вздёрнув подбородок, ответила "Жаннет". — А у тебя что, милый? Три класса и два коридора Мухосранской музыкальной школы по классу балалайки? Паганини трёхструнный!
— Вообще-то я… — разумеется, он чуть не повелся. Хотел сказать, что родился и вырос в Ленинграде, а не абы где, но чуть это чуть и есть. Не повелся, хотя и рассвирепел.
— Петь тебя учили! Голос ставили! — собственный голос Виктора приобрёл какое-то змеиное звучание, хотя предполагалось быть всего лишь вкрадчивым. Его сарказм не находил выхода в привычной "мужской" лексике, и компенсировал это обстоятельство изменением тональности.
— Так иди на радио, диктором, со своим поставленным голосом. Там можешь личиком играть и "образок лепить" перед микрофоном, — он не удержался и вернул "шпильку" — хоть до посинения.
— И пойду! — на самом деле, идея была здравая. Нет, не диктором, конечно, но вот про радио и, может быть, даже кино следовало подумать.
Ну, она ведь не просто так карьеру в своей фирме сделала. И то, что "осела" на кадрах, так то был компромисс между деньгами, рисками и трезвым пониманием сложившейся в руководстве компании иерархии. Качества, без которых топ-менеджер состояться не может, у Татьяны вполне присутствовали. И если она об этом на время забыла, так это было всего лишь "похмелье" после "переноса". Но после того как Олег ей это перед поездкой в "домик в деревне" весьма грамотно разъяснил, она в себя снова поверила, а поверив, приняла к сведению. Проблема в том, что опыт этот совершенно не подходил к освоению искусства вокала.
— И пойду! Только бы тебя не видеть! — заявила она, ярясь и скандаля, одной стороной своей натуры, скажем так, французской, и, обдумывая "богатую" идею, другой.
— Надоел, хуже горькой редьки! Мужлан! Хам и фанфарон! — все три эпитета, что называется, мимо кассы, но когда это логика правила в "семейных сценах", а сцена получалась вполне семейная.
— Только ума и хватает, что тонкую артистическую натуру по адресу "на" послать.
— Куда я тебя послал? — от такой несправедливости Федорчук буквально "взвился", разом забыв обо всех "взятых на себя обязательствах". — Ещё не послал ни разу. Но если пошлю, ты не пойдёшь, а побежишь! — и добавил, вздохнув. — А я впереди побегу, дорогу показывать. И кое-кто меня пенделями подгонять будет. И поделом.
— "Душераздирающее зрелище", — голосом ослика Иа прокомментировала "Жаннет". — С удовольствием погляжу на это… — но Татьяна уже "натягивала удила". — И даже поучаствую. Хотя, боюсь, не протолкнуться будет среди других претендентов…
Откровенно говоря, настроение у Виктора было такое, что он с удовольствием сейчас полаялся бы с кем-нибудь, что называется "до рукомашества". Но с Таней ссориться очень не хотелось. По многим причинам. И, наступив на горло собственной песне, решил это дело тихо "слить".
— Извини, — сказал он и даже улыбку из себя выдавил. — Сорвался. Я, видишь ли, тоже не совсем профессионал в этом деле, но, если подумать, советы давать имею полное право. Я тебя со стороны оцениваю. И то, что я вижу, мне пока не нравится. И ключевое слово здесь не "мне", а "пока". Прости, Танюша, старого дурака… — он криво усмехнулся, представив, как "смотрятся" эти слова в его нынешних устах.
— Давай лучше перерыв сделаем. Коньячку по капельке выпьем — для общего тонуса, "за жизнь" поболтаем…
Виктор встал из-за рояля и, ловко освободив от пробки пузатую бутылку с затейливой надписью на этикетке, плеснул по капельке в два коньячных бокала. Один из них он с лёгким поклоном протянул Жаннет.
— Не буду я коньяк! — "отходя", буркнула Татьяна, которой ругаться вдруг совершенно расхотелось. — И вообще, не слишком ли много вы все пьете? — прищурилась она, коснувшись одной из наиболее болезненных "в их общежитии" тем. В конце концов, если бы не алкоголь, то и она, может быть…
— Дорвались? Молодость вспомнили! Алкаши-любители! — сказала уже по-русски и уже не "Жаннет", едва не предоставив бокал силе земного притяжения. Но все-таки удержалась, не треснула об пол, но зато автоматически потянулась к лежащему на столике серебряному монстру-портсигару Виктора, и, как и следовало ожидать, наткнулась на ироничный взгляд синих глаз.
— А ты-то куда руки тянешь? — усмехнулся он, пододвигая тем не менее, портсигар поближе к Татьяне. — Эх, нет на тебя ремня! И так голос "сиплый", а ты его ещё и никотином посадить хочешь? Вредительница! Пятьдесят восьмая статья, никак не меньше!
— Типун тебе на язык! — упоминание таких статей сталинского Уголовного кодекса у понимающего человека могло и инфаркт вызвать. А Татьяна, между прочим, один настоящий допрос уже пережила и не так чтобы давно.
Однако по существу Виктор был прав.
"Он прав, — решила Татьяна, с этим "образом" пора заканчивать".